1.5 Дискурс о литературном языке

В казахском языкознании до сих пор нет точных определений понятий «литературный язык», «казахский общенародный язык», они не дифференцированы, не имеют конкретных дефиниций.

Р. Сыздықова

Литературный язык – это нормализованный язык.

О. Ахманова

Процессу научно-теоретического исследования проблем языка препятствуют некоторые эклектические толкования лингвистических категорий. Среди них неправильная дифференциация категорий «литературный язык» и «общенациональный язык», несмотря на то, что они являются центральными в лингвистике. Вследствие чего, в пространстве исследования проблем языка молодые исследователи сталкиваются с множеством научно недостоверных концепций.

Из казахских лингвистов проявил большую активность в вопросе исследования литературного языка Сеилбек Исаев. Он, конечно, «не может сказать, что выявлены все проблемы литературного языка» [26: 3]. Само понятие «литературный язык» каждый исследователь интерпретирует по-своему, С. Исаев выдвигает такую дефиницию: «Итак, как указывают многие исследователи, литературный язык – это вид общенародного языка, систематизированный посредством письма, обработанный, сортированный (екшелген, сұрыпталған)[1], сформированный на основе письменных традиций и различной письменной литературы, имеющий стабильные нормы, различающийся по стилям и жанрам, общий и понятный для всех или большинства носителей языка, выполняющий разнообразные общественные функции» [26: 7]. В данном случае надо отметить, что приведенная дефиниция является переформулированным вариантом Исаева, разработанным на основе, как отметил сам автор, «как понимают многие другие исследователи».

По утверждению С. Исаева, понятие литературный язык нельзя связывать только с письменной литературой: «В связи с чем, не соответствует истине утверждение, что народы, не имеющие письменности или с неразвитой письменностью или с поздно развитой письменностью не имеют литературного языка»… Письменный язык не может сам по себе являться основным критерием литературности» [26: 7-8].

С. Исаев, как и другие исследователи, свою концепцию о языке выводит из того состояния казахского языка, в котором он находился при Советской власти. Формулировка: «Литературный язык есть язык общий для большинства (то есть не для всех – К.Ж.) народа, говорящего на том языке» (то есть только для казахов – К.Ж.) подтверждает то состояние, когда значительная часть казахов отвернулась от родного языка. Автор не может писать, что язык «для всех членов общества», так как знать казахский язык в ту пору не обязывали не только представителей других национальностей, но и самих казахов. Далее С. Исаев, выдавая желаемое за действительное, дополняет свою мысль следующей фразой: литературный язык выполняет «различную общественную функцию». Этот критерий С. Исаева также показывает слабое функционирование языка. Казахский язык в то время использовался примерно в десяти из пятидесяти сфер общественной жизни. Хотя не всегда полноценно, но использовался. Именно это С. Исаев представляет как «различную общественную функцию» языка.

Один из главных признаков литературного языка – это стилевая дифференциация, которая в трудах отечественных лингвистов трактовалась неоднозначно, размыто (вспомните, как данная категория была раскрыта в школьных учебниках – п. 2.2). Что касается дифференциации стиля, как критерия литературного языка, С. Исаев сначала вводит в свою дефиницию «стилевые и жанровые признаки» как один из критериев литературного языка. Потом, наперекор своим утверждениям, сводит на нет эту мысль, утверждая, что «стили и жанры не могут быть главными критериями литературного языка» [26: 9]. Далее автор добавляет, что «в каком-то историческом периоде развития народа литературный язык может быть представлен только в одном единственном стиле» [26: 10].

Несмотря на функциональное различие, автор, рассматривая понятие жанровой дифференциации в орбите критериев литературности, наряду с дифференциацией стиля, вводит читателя в заблуждение. Жанровая классификация указывает на жанровое разнообразие в художественной литературе. Оно существовало задолго до появления литературного языка. А утверждение С. Исаева, что «стилевое разграничение не может являться главным критерием литературного языка» в корне неверно и обусловлено недопониманием автора его природы. В рассуждениях С. Исаева много путаницы в лингвистических понятиях, несуразностей против логики. Одно суждение автора противоречит другому.

По сравнению с С. Исаевым взгляд М. Балакаева более категоричен. М. Балакаев литературность языка связывает только с письменным языком. По его мнению, «язык без письменности не поднимется до уровня литературного» [2: 11]. В итоге представляет дефиницию литературного языка в следующей формулировке: «Литературный язык – язык, систематизированный письменной литературой, разграниченный по стилям, исполняющий различные общественные функции» [2: 13]. Несмотря на то, что М. Балакаев, в отличие от других, сравнительно широко охватывал требования литературности, его суждения остались половинчатыми, и он не смог предоставить полноту картины. М. Балакаев оставляет без внимания некоторые требования, весьма значимые для литературного языка индустриального общества, такие как стабильность и общеобязательность языка [2: 13]. Поэтому его дефиницию нельзя принимать как совершенную и практичную.

По-своему трактует литературный язык Т. Кордабаев: «Литературный язык это язык разнообразных научно-исследовательских работ, политической литературы, публицистики, газет и журналов, одним словом, печати. Для формирования литературного языка необходимы письменность и печать» [27: 64]. Т. Кордабаев дает упрощенное определение литературному языку, на примере материалов общественно-политической литературы. В целом, автор не ставит целью углубление в проблему. Его формулировка больше похожа на мнение случайного участника дискурса, высказанного между прочим, не тянет на концептуальную формулировку (обратите внимание на тавтологии: политическая литература, публицистика, газеты и журналы, печать). Поэтому его суждение нельзя рассматривать как научную дефиницию.

Так определяет требования к литературному языку Р. Сыздықова: «Главный отличительный признак литературного языка это его обработанность, отобранность (сұрыпталған), нормированность, это – первое условие (три критерия составляют одно условие? – К. Ж.). Он должен обладать организующей функцией в жизни данного народа, консолидирующей – в обществе, то есть быть общим для всех. Однако, на определенных этапах письменного литературного языка наличие последнего признака не является обязательным» (курсив – К. Ж.). «Суть, природа каждого предмета, явления познается путем сравнения, противопоставления с другими предметами и явлениями. Для познания литературного языка главным противопоставляемым явлением может служить разговорный язык. Это – третье условие». «Испытанное обществом в практике применения литературного языка, воспринятое общественным сознанием как правильные, языковые нормы, должно быть общим для всех образцов. Это – четвертый признак литературного языка» [28: 8. Подстрочный перевод – К. Ж.].

Далее госпожа академик присоединяется к дискуссии об истории становления литературного языка и замечает, что понятие «литературный язык для казахского языка представляется как исторически изменчивое понятие» и добавляет к вышесказанному, что «для современного казахского языка законными условиями являются наличие письменной формы, множественная стилевая дифференциация, функционирование во всех общественных сферах» [28: 10]. Исследователь, характеризуя первый признак литературного языка, противоречит себе, говоря об общности (не обязательность – К.Ж.) литературного языка для всех, затем оговаривается, что наличие этого признака не обязательно.

Сказанное выше госпожой Р. Сыздыковой тоже надо принять как ее суждение о требованиях, предъявляемых к литературному языку. И у нее отсутствует четкое определение литературного языка, есть выражение собственного мнения, без соблюдения алгоритма потока мыслей.

Так, интерпретация литературного языка в казахской лингвистике напоминает индийскую притчу об описании слона тремя слепцами.

Один слепой, погладив бок слона, сравнил его с ковром, повешенным на стене дома. Другой обнял ногу слона и описал его как ствол дерева. Третий ощупал хобот и нашел сходство с толстым арканом.

Казахские лингвисты высказались об одном, двух или трех критериях литературного языка. А полную научную картину литературного языка представить не смогли. Дискуссии вокруг литературного языка ограничивались обсуждением и выражением собственного отношения к выступлениям других, в том числе и к русскоязычным публикациям по данной тематике. Наши языковеды при разработке требований к литературному языку не ориентировались на теоретические положения, разработанные учеными передовых стран, ограничивались рамками идеологических устоев, спускаемых сверху.

Не была выверена научно-достоверная дефиниция литературного языка, не были четко классифицированы требования к нему и критерии литературности. Значит, специалисты казахского языка, литераторы, журналисты – выпускники казахстанских вузов не имеют понятия о требованиях, предъявляемых к литературному языку индустриального общества. Отсутствие унифицированной дефиниции литературного языка означает, что современный казахский язык не развивается в соответствии с требованиями, предъявляемыми к литературному языку индустриального общества. Последствия очевидны: как говорят англичане, «нет правил – есть отклонения». Отсюда берет начало самое опасное и пагубное заблуждение в казахской лингвистической науке. Вот так казахский язык вошел в аномальный оборот.

* * *

В процессе исследований казахского общенационального языка возникла проблема соотнесенности понятий «литературный язык» и «язык художественной литературы». Подобной проблемой занимались и русские лингвисты. Они пришли к следующему выводу: «Литературный язык нельзя смешивать с языком художественной литературы. Прилагательное литературный первого понятия и существительное литература второго понятия иногда способствуют подобному смешению» [29: 20].

Подробнее об этом изложил исследователь М. Амелин: «Современный русский литературный язык и язык современной русской литературы – два совершенно разных языка. Первый – намеренно усредненный, закрепощенный разнообразными нормами и правилами, некий выхолощенный конгломерат отживших и устоявшихся индивидуальных поэтик русских писателей XIX – начала XX века, отраженный в общеупотребительных словарях и справочниках по правописанию. На этом языке, собственно, должны говорить школьные и университетские преподаватели, писаться школьные сочинения, курсовые и дипломные работы по литературе и другим гуманитарным предметам; он же, в идеале, должен быть языком СМИ. Второй – напротив, обязан быть чрезвычайно пестрым и свободным, находиться в подвижном, расплавленно-текучем состоянии; в нем одновременно сленг может соседствовать с архаикой, просторечие с заумью, смешиваясь и не мешая друг другу. Языковое творчество призвано разрушать всякую косность и проветривать застоялую затхлость ради создания новых словесных отношений, иногда довольно причудливых и всегда неслыханных. Прежде всего, это касается поэзии. Если поэты перестают заниматься именно этим – беда поэзии» [30: 180].

В «Словаре современного русского литературного языка» эти категории классифицируются следующим образом: «В целях реалистичного изображения жизни писатели допускают оправданные контекстом отступления от общеязыковых норм, нередко прибегают к индивидуально-авторским новообразованиям, рассчитанным на усиление выразительности художественной речи. Такие окказиональные факты, являясь, порой ценной стилистической находкой, в то же время не могут служить отправным материалом для нормативной лексикографии» [14: 8]. Однако, в развитых языках оправданные, временем испытанные классические теории в казахской лингвистике не были приняты. Аграрно-структурный образ мышления приводил отечественных языковедов то к одному заблуждению, то к другому. Они так и не пришли к пониманию сущности литературного языка и языка художественной литературы, как понимают это передовая западная и русская лингвистическая наука.

В казахском языке до сих пор нет четкого разграничения между данными понятиями, что послужило поводом для разнообразных кривотолкований. Т. Кордабаев, опираясь на воззрения русских лингвистов, старался утвердить мнение, что «литературный язык не только язык художественных произведений. Язык художественных произведений лишь одна из ветвей литературного языка (курсив: К.Ж.)» [27: 64]. Группа исследователей во главе с М. Балакаевым высказала предположение, близкое к мнению ученых Запада: «Литературный язык и язык художественной литературы не обозначают одно понятие. Литературный язык не только язык художественных произведений, в целом он охватывает все виды письменного языка (курсив: К.Ж.)» [31: 14]. Однако, и данные утверждения, из-за эклектичности и неточности, не могли быть приняты в казахской лингвистике.

Р. Сыздыкова выдвинула принцип, что к казахскому языку нельзя предъявлять требования, которые разработаны исследователями европейских языков, ибо они отражают состояние их литературных языков. «Нам необязательно трактовать термин литературы, как его понимают в европейской и русской филологии» [28: 11.] отрезала она в своей популярной монографии. Госпожа Р. Сыздыкова ранее заключила, что «в истории многих народов формирование литературного языка непосредственно связано с наличием и развитием художественной литературы, в том числе и поэзии» [28: 10.]. Следовательно, казахский язык должен довольствоваться тем, что имеет. Если выражен в художественной литературе, в том числе и в поэзии, его можно назвать литературным. Данный тезис служил не только для оправдания предыдущей мысли госпожи Р. Сыздыковой, но и стал толчком для введения в заблуждение других. В дальнейшем стратегически неверное суждение «литературный язык есть язык художественной литературы» заняло доминирующее положение в казахской лингвистике, послужило началом многих последующих несуразностей в процессе исследования проблем языка, отвлекло лингвистическую науку от создания теории литературного языка.

В отечественной лингвистике не учитывались закономерности отношений общества и языка, как целого и компонента. Для отказа от универсальных положений, принятых в развитых странах, во-первых, должны быть собственные воззрения, определяющие направление развития языка, достоверность которых не вызывает сомнения. Во-вторых, данные положения должны быть испытанными в речевой практике и подтвердить свою релевантность. Прежде чем гордо отказываться от познаний европейских и русских лингвистов, надо было подумать о дальнейшей судьбе родного языка и моральных последствиях своих действий. Увязнув по уши в болоте языкового застоя, не имея при этом собственных научных ориентиров, которые могли бы положительно решить языковые вопросы, явно проявлять свое пренебрежительное отношение ко всему передовому – это дело людей не только некомпетентных в науке, но и типов, не соблюдающих научной этики. Остается открытым вопрос: не находя путей совершенствования языка, горестно качая головой и сожалея о вымирающем языке, с какой стати наши языковеды отказываются от лингвистических концепций, релевантность которых многократно доказана на практике литературных языков индустриальных обществ?

Все же, в приведенной выше работе госпожи Р. Сыздыковой, есть одна правильная констатация. «В казахском языкознании до сих пор нет окончательных определений понятий «литературный язык», «казахский литературный язык», «казахский общенародный язык», «казахский письменный литературный язык», «казахский устный литературный язык», они не классифицированы, не имеют конкретных дефиниций» [28: 6]. Вот суждение, близкое к истине. Действительно, в языкознании Казахстана до сих пор нет однозначной дефиниции, характеризующей литературный язык, определяющей его критерии и требования, предъявляемые к нему. Вот отсюда берут начало все беды казахского языка, с которыми мы сталкиваемся. Невозможно исправить ошибки, допущенные на самом водоразделе исследований.

* * *

По интерпретации Р. Сыздыковой, «литературные языки, функционировавшие на казахской земле, не всегда, не во всех эпохах не соответствовали широко распространенным требованиям литературности. Для литературности необязательно и невозможно наличие всех этих признаков» [28: 10]. Вот так был найден легкий выход из данной ситуации, как в широкораспространенном афоризме Т. Гоббса: «если геометрические аксиомы задевают интересы людей, тогда их нужно опровергать» [125]. Значит, если казахский язык не отвечает одному или нескольким требованиям, предъявляемым к литературным языкам, тогда не стоит нам принимать их как обязательные для литературного языка. Это означало бы, что требования к литературному языку надо составлять с учетом условий, которые казахский язык может удовлетворить. Руководствуясь этим тезисом, обедняя без того незавидное положение языка, наши языковеды, таким образом «спасли» родной язык от жестких требований, которые предъявляются к литературным языкам индустриальных обществ.

В дальнейшем, проигнорировав тот, подтвержденный речевой практикой факт, что понятия «литературный язык» и «язык художественной литературы» не идентичны, ни один из казахских ученых не счел уместным вернуться к исследованию этого вопроса.

Несложно объяснить позицию казахских ученых, определяющих признаки литературности языка только из имеющихся в наличии в прошлом языке свойств. Они не смогли реально посмотреть правде в глаза и сказать о том, чего в действительности нет. Ограничились утешением, описывая только то, что имеют на руках. Переживая за судьбу языка и радея за его сохранение, не хотели травить душу признанием бедственного положения казахского в сравнении с литературными языками индустриальных обществ. Наши «радетели» и «исследователи» не могли перейти порог идеологического восприятия действительности, поднять проблему языка, потребовать от властей улучшения условий его функционирования.

Данный подход успокоил и самих лингвистов. Таким образом, они посчитали удовлетворительным бедственное положение языка советского периода, благодарили судьбу, что язык еще жив, и свои «теории» подстроили под статус-кво языка того времени.

* * *

Компетентный ученый, если он действительно таковой, обязан не только заниматься констатацией явления, характеристикой прошлого и наблюдением происходящего. Он обязан видеть то, что другие не видят и найти научно обоснованное решение проблемы. Казахские ученые не исследовали глубинные пласты, у них не хватило интуитивного видения. Констелляция вокруг состояния языка на современном этапе вынуждает прийти к выводу, что в те годы казахская лингвистическая наука выбрала неверный путь.

Там где Наука – торжествует Истина. Ученый обязан дать исчерпывающий ответ на животрепущие вопросы дня, оперируя имеющимися фактами и аргументами по обсуждаемой проблеме. Настоящим ученым чужды экспрессия, эмоции, иррационализм и лоббизм. То, что казахский язык является для нас родным, не дает нам права его приукрашивать, придумывать и присваивать ему всякие гипертрофированные качества, типа: самый богатый, самый древний, норовистый, могущественный и так далее. Истинный ценитель языка не обманывает ни себя, ни народ, напротив, открыто говорит о его недостатках и ищет пути их преодоления, делает все возможное для его совершенствования.

Воодушевленные идеей самой древности казахского языка, наши лингвисты, как один, взялись за доказательство этого утверждения. Они приступили теперь к описанию истории языка, как к новому подходу решения проблем языка.

Абсурдность силлогистики казахских языковедов очевидна: не знаю, что такое литературный язык, зато знаю историю становления литературного языка. Отечественные лингвисты не задумывались над вопросом: целесообразно ли, не имея конкретного представления о литературном языке, писать объемные труды по истории его возникновения и развития? Естественно, дисскусии вокруг истории возникновения казахского литературного языка оказались долгими и несодержательными.

Этому есть три причины. Во-первых, обсуждение носило абстрактный характер. Прежде чем определиться с историей казахского литературного языка, надо было разобраться, что такое литературный язык, казахский общенародный язык. Во-вторых, нельзя забывать, что язык – один из основных атрибутов нации. Следовательно, его надо рассматривать в филиации с происхождением нации, еще с учетом фактора хозяйственного уклада, способствующего формированию литературного языка. В-третьих, исследование проблем литературного языка, как атрибутики нации – задача, не решаемая силами только лингвистов. Подобную задачу надо решать в интеграции наук, с участием представителей других общественных наук – историков, философов, социальных психологов, культурологов, политиков, этнологов. Сначала по всем параметрам определяются истоки и процесс формирования казахского народа как нации, с присущими ей признаками. После этого само по себе становится очевидным, откуда и как начинается история национального литературного языка. Проблемы литературного языка, особенно моменты, касающиеся его истории, должны рассматриваться с учетом исторических условий, в частности, уровня развития хозяйственного уклада.

В казахской лингвистике литературный язык вставлен в неродную эпоху. Это сделано для того, чтобы показать историю развития казахского литературного языка как можно раньше, чуть ли не с древних времен. Когда передовые европейские ученые находили начало формирования литературного языка в последних столетиях, в связи с появлением рыночной экономики, товарно-денежных отношений и установлением правового государства, казахи искали корни своего литературного языка с самой старины глубокой, даже с дописьменного периода. Это – досадное ахроническое заблуждение наших исследователей, конечно, ни к какому полезному результату не привело.

Русские лингвисты, как европейцы, опираясь на испытанные временем и общественной практикой положения, связывали начало формирования литературного языка с наступлением нового времени. Как правильно отметил Р.А. Будагов, «подобно нациям, национальные языки возникают в эпоху капитализма» [29: 21]. А всеми принятая хрестоматийная концепция русских лингвистов о формировании русского литературного языка такова: «Начало складывания русского национального языка относится к XVII веку, а завершение к первой четверти XIX века – ко времени творчества А.С. Пушкина. В этот же период (начало XIX в.) формируется русский литературный язык» [3: 532]. Тогда в России совершился промышленный переворот, установились товарно-денежные отношения. Ведение производства и торговли требовали твердой калькуляции товаров, следовательно, унификации правил языка. Появились кодифицированные нормы русского языка. На фоне исследований европейских и русских лингвистов проблем литературного языка, творения казахских лингвистов на тему истории казахского литературного языка достойны сожаления.

* * *

При проектировании модели литературного языка индустриального общества казахским лингвистам надо было опираться на теоретические выводы ученых передовых стран, которыми глубоко исследованы практически все вопросы, связанные с развитием языка в индустриальном обществе. Особенно важными и полезными для развития казахского языка являются концепции Ф. Бэкона, М. Вебера, Х.-Г. Гадамера, В. Фон Гумбольдта, Т. Гоббса, Э. Дюркгейма, Дж. Локка, Э. Сепира, Г. Тарда и многих других исследователей. Их теоретические концепции, разработанные на стыке общественно-гуманитарных дисциплин, где раскрыты причинно-следственные связи языка с внешним миром, оказались релевантными при решении проблем казахского языка в условиях глубокой деградации.

В процессе разработки критериев для установления модели русского литературного языка принимали участие сотни русских и советских ученых, такие как Р.А. Будагов, В.В. Виноградов, А.Н. Гвоздев, А.И. Горшков, А.И. Ефимов, В.П. Мурат, В.Д. Левин, А.А. Леонтьев, Л.В. Щерба, А.С. Чикобава и др. Они занимались проблемами русского литературного языка основательно и глубоко. На их идеях зиждется современная русская лингвистика.

При определении направления развития казахского языка, прежде всего, надо учитывать теоретические положения и практические опыты русских ученых. Это необходимо и неизбежно по следующим причинам: во-первых, значительное место занимают русские слова, интегрированные в казахскую лексику; во-вторых, в составе казахской лексики представлено множество иноязычных слов, введенных через русский язык; в-третьих, русским языком владеет абсолютное большинство казахского населения; в-четвертых, казахский язык должен занять место русского языка в обществе.

«Специфика литературного языка состоит в том, что это язык, нормированный как в отношении словарного состава, так и в отношении грамматического строя. В отличие от диалектов, жаргонов, а также просторечных речевых средств литературный язык немыслим без исторически развивающейся литературной нормы» — так охарактеризовал литературный язык А.И. Ефимов. [23: 13]. Далее русский ученый продолжил свою мысль следующим образом: «Литературная норма призвана устанавливать и узаконивать употребления типичного для литературного языка и его стилей известного круга слов и их значений … Литературная норма не может быть антиисторичной, не может идти против течения и предписывать языку то, что не соответствует его состоянию и тенденциям развития, которые постоянно обнаруживаются в языке. Нормализаторы языка не должны отставать от века и удерживать в языке отжившее, исчезающее» [23: 14].

Следует обратить внимание на выводы тех авторов, которые предложили дефиницию литературного языка. Среди них формулировка литературного языка академика Ф.П. Филина выглядит как сконцентрированное выражение современных зарубежных и русских лингвистов о литературном языке. Русский (советский) академик заключал свою формулировку на основе требований английского, французского, немецкого, испанского, польского литературных языков. Поэтому его требования, предъявляемые к литературному языку, являются более подходящими и практичными для современного казахского языка. Ф.П. Филин выделяет 7 критериев литературного языка. Это:

обработанность;
нормативность;
стабильность;
стилистическая дифференциация;
универсальность;
обязательность для всех членов;
наличие устной и письменной разновидности языка, взаимосвязанных и дополняющих друг друга [126: 175-176].

* * *

М. Эпштейн, исследующий проблемы обусловленности преобразования в современном русском языке, отмечает: «В наше время ускоряются и самые глубинные процессы в языке. Это обусловлено: 1) быстрой сменой политического строя в России и ее новой открытостью миру, текучим и переходным характером ее общественного устройства; 2) интенсивностью межъязыковых коммуникаций, беспрецедентным воздействием английского языка, который приобретает статус международного; 3) быстрым развитием электронных носителей информации, которые все более плотно пакуют сообщения и требуют предельно экономных и мобильных языковых средств. Соответственно умножается число знаков, используемых языком (лексика), и расширяется сочетаемость и функциональность каждого знака (грамматика). Нельзя исключить, что русский язык перейдет к следующему поколению с иной грамматикой, чем доставшаяся нам от предыдущего поколения. Одна из самых существенных перемен может коснуться глагольной системы, способов выражения действия, активности грамматического субъекта» [34: 193].

Что предназначено волу, то предстоит и теленку. Данные условности имеют отношение и к казахскому языку. Изменения происходят и в казахском языке. Динамика его преобразований должна быть намного интенсивней, чем у русского языка, так как русский язык давно является языком индустриального общества, а казахскому языку только предстоит им стать. Казахский народ перешел из зависимого состояния на путь независимости, казахский язык не смог сделать большой скачок, не выдержал тяжкого груза государственного статуса, зашел в рецессию и теперь хаотично ищет пути выхода из сложившейся ситуации. Если преобразования в Казахстане назвать кардинальными реформами, то современный казахский язык ждут истинно революционные изменения, необходимо создать контент, соответствующий духовным запросам современного человека.

В условиях таких глубинных и значительных преобразований невозможно двигаться вперед с грамматикой, созданной в начале прошлого века в условиях аграрного общества. Целенаправленно изменив отношение к языку, необходимо коренным образом изменить и адаптировать к требованиям индустриального общества не только его грамматику, но и идеологическую направленность и содержание контента, распространяемого на данном языке.

* * *

Необходимость пересмотра грамматики языка, адаптация ее к делопроизводству в условиях индустриального общества впервые рассматривалась на страницах республиканской печати в 1991 году. Тогда нами было предложено приступить к созданию «концепции национального литературного языка», опираясь на универсальные лингвистические принципы, разработанные передовыми учеными Запада, с учетом специфики индустриального общества [32]. Но ученые-лингвисты не приняли это предложение, не осознали необходимости новой парадигмы развития языка нового общества. Не допустили этого старожилы науки, вышедшие «из шинели» бывшей Страны Советов. А околонаучная серая масса проживала и служила в тяжелой психологической атмосфере «чин чина почитай», где подавлялась любая инициатива, не искала истины в научных спорах и критических выступлениях.

В аграрных обществах язык развивается в соответствии со своей природой, не требует строгих правил. Нормирование языка не выдвигается как особая необходимость государственного уровня. И это явление не имеет явного отрицательного воздействия на процессы духовного развития, в том числе, на создание произведений художественной культуры, так как размеренная жизнь в хозяйстве традиционного уклада не требует соблюдения строгих языковых правил. Жизнь в условиях зависимости, работа казахов преимущественно в аграрных отраслях, пребывание в аульной изоляции, выполнение русским языком функции ведения делопроизводства не ставили, как сейчас, первоочередной задачи пересмотрения и совершенствования литературных норм казахского языка. Так и не были раскрыты причины рецессии, не проводились серьезные обсуждения темы, явления не изучались до глубины.

Потребность в кодифицированных литературных нормах языка возникает в связи с появлением правового государства, развитием городской промышленности, созданием всенационального рынка. Процессы, обусловленные утверждением рыночной экономики, товарно-денежных отношений, выявляют необходимость калькуляции товаров, наименования изделий, различных технологических операций и их кодификации. И в Казахстане актуализируется необходимость стандартизации терминов и понятий в условиях рынка. Необходимость всестороннего обеспечения речевой практики языковыми нормами также мотивирована экономической интеграцией государства в мировое сообщество. Это осознают все, и правительство, и народ, в том числе не казахи. При решении данной проблемы не останется препон на пути развития языка.

* * *

Кризис языка обусловлен различными причинами. Одну из них так характеризовал Э. Сепир: «Всякому известно, что язык изменяется» [33: 138]. «Язык движется во времени по своему собственному течению. Язык дрейфует.» [там же. С. 140].

Казахский язык задрейфовал, его не видно на индустриальном поприще, где здравствуют его прежние носители, он застрял где-то в глухих уголках памяти. Казаховеды не поняли ситуации, складывающейся вокруг «дрейфующего» родного языка, вместо того, чтобы вывести язык в свободное плавание, стали искать виноватых, обвиняя всех и каждого, в том числе и не казахов, и русскоязычных казахов, и правительство.

Надо считаться с канонами, испытанными временем. Кто с ними не считается, остается на обочине истории. Интеграция в мировое сообщество, соучастие в глобализации, охватившей все сферы жизни, в том числе язык и культуру – это и наш удел.

Нужно действовать согласно универсальным законам, принятым передовыми странами мира. Нельзя ставить юрту в центре мегаполиса. Не может быть умным тот, кто не принимает во внимание то, что делается в цивилизованных обществах. И, хочешь или не хочешь, придется руководствоваться законами и правилами, испытанными временем и практикой передовых цивилизаций, во всех сферах жизнедеятельности: в философии, политике, праве, науке, в том числе и лингвистике. Нельзя стоять поперек течения истории. История выведет тебя на необитаемый берег.

Судьба нашего языка в наших руках. Власть правомочна, но не всесильна. Нельзя от нее требовать адаптации общества к возможностям языка. Конечно, это не означает, что казахский язык надо оставить на перепутье истории. Покорно ожидать его кончины, когда казахский язык выйдет в аутсайдеры, и лить крокодиловые слезы – это не дело чести. Да, пока казахский язык на международной арене не конкурентоспособен наряду с английским и русским языками. Но в своем доме он может и обязан доминировать. Как реализовать потенциал языка? Необходимо критическое осмысление проблем проведения открытых научных дискуссий на эту тему. Наука всесильна, для нее нет неразрешимых вопросов, есть люди, которые не могут их решить.

Казахский язык вымрет, если будет иметь хождение в быту, в русле аномального применения грамматики аграрного общества начала ХХ века, и продолжит формальное существование в качестве переводного приложения к русскому языку.

Казахский язык воскреснет, если сумеет адаптироваться к новым условиям, создаст стандартизированные правила и будет действовать в рамках литературных норм индустриального общества ХХI века.

Будущее казахского языка зависит от умения находить научные способы его развития, как литературного языка. Нужно разработать научную концепцию развития языка, соответствующую закономерностям развития литературных языков индустриальных обществ. Создание целостной теории литературного языка окажется поворотным моментом в истории развития языка.

Мы можем войти в цивилизованное сообщество, интегрироваться, глобализироваться, демократизироваться, только соблюдая его правила. Современное общество в целом, в том числе и его духовная сфера, развивается именно по их правилам. Если хочешь играть в футбол, будешь играть по правилам ФИФА, а не по правилам «Ордабасы». Не хочешь играть, тогда для тебя там места нет, раздирай свой кокпар и балуйся альчиками. Язык глобализированного общества, как бы мы ни хотели, не будет руководствоваться правилами юрты на жайляу.

Екшеу – очищать, отсеивать, сортировать;

Сұрыптау – отбирать, выбирать, сортировать (Казахско-русский словарь: А.: Дайк-Пресс. 2008.). Какой смысл вкладывают авторы в эти слова не раскрыто.

⇐ ⇒