5.3 «Деревенская болезнь» русской литературы
В то время многие казахские писатели, еще не овладевшие русским языком, не имели сведений о том, что происходит на необъятных просторах культуры Советского Союза. Одним из тех, кто не был осведомлен о процессах, происходящих в советской литературе, был критик Б. Сарбалаев. Он ставил вопросы следующим образом: «Почему русские не поднимают проблему противостояния городу? Почему они не выступают в защиту города?». И тут же на свои вопросы сам давал готовый ответ: «А потому, — утвердительно объяснял критик, — что у них такой актуальной проблемы нет. А если у них нет, то у нас, вообще, быть не может.» (Қазақ әдебиеті, 10.08.1984).
Казахский критик, со своим куцым знанием, не мог представить, какие проблемы стояли и волновали русских в связи с противостоянием города и деревни. Он был ограничен рамками своего аульного кругозора, поэтому не знал об актуальных вопросах, рассматривавшихся тогда в русской литературе. «Известному» критику было неизвестно, что противопоставлять город деревне во второй половине ХХ века стали именно русские литературоведы, и явление, получившее название «деревенская болезнь», появилось впервые в русской литературе. Первые, зараженные вирусом «деревенской болезни», вышли тоже из среды русских «шестидесятников». В 60-70 гг. это направление получило широкий размах. Родилось понятие «Деревенская проза». Правда, некоторые представители этого направления дали русской литературе уникальные произведения.
Одним из пламенных апологетов деревни, любовно писавшим о человечности и совестливости деревенских жителей, снимавшим фильмы на эту тему, был В. Шукшин. Он изображал сибирскую природу, людей русской деревни с чистой любовью, их поступки, порой наивные, простодушные из-за малограмотности, доверчивости, изображал природную непосредственность правдиво и без прикрас. Он писал статьи, где превозносил деревню, порицал город с его теневыми сторонами, призывал молодежь не уезжать в город. И поэтому казахские литературоведы, знакомые с произведениями алтайского писателя, уважали его, почитали. Когда речь заходила о городе и деревне, то они ориентировались на Шукшина, приводили в качестве примеров для подражания его персонажей.
Однако позже, русские «деревенщики» оставили свою стезю. Они осознали, что превознесение моральных качеств деревенских жителей, их «превосходства» над жителями города, призывы к молодежи не уезжать в город, идеализация деревенской жизни несовместимы с развитием цивилизации. А В. Шукшин, бывший одним из ярких представителей «деревенской прозы», отошел от своих взглядов и откровенно признался о том, что «…сельская культура создается в городе. Вообще такой нет – сельской культуры» [81: 583]. В одном из последних интервью он также отметил: «Поначалу я отваживался удерживать крестьянина в деревне, отваживался писать на эту тему статьи, призывать его. Но потом я понял несостоятельность этого дела».
В 80-е годы в русской прессе все чаще стали говорить о неразумности этого направления, появлялись острые критические статьи. Один из противников этого направления Георгий Семенов выразил свое отношение к данному вопросу следующим образом: «Я с одинаковым вниманием и интересом пишу, и о деревне, и о городе… Меня удивляет, когда слышу: оплот современной нравственности – деревня, хлеб – всему голова, а хлеб – в деревне… и я, преклоняясь перед пахарем, никак не могу взять в толк, почему мы нравственность привязываем к понятиям чисто географическим?» [82].
В начале 90-х годов прошлого века течение «деревенщиков» в русской литературе рассеялось, как утренний туман.